Доброволец и общественный деятель Павел Раста с позывным «Шекспир» в ходе беседы с корреспондентом ИА Новороссия ответил на вопросы, которыми задаются многие: какие изменения произошли в сознании жителей Народных Республик за два с лишним года войны, чего стоит ожидать в ближайшем будущем, а также выразил свое мнение относительно процесса строительства молодого государства.




"Записки международного террориста": Часть 1-2

Доброго времени суток, уважаемые коллеги. В октябре 2014 года я начал публиковать цикл "Записки международного террориста", в котором старался показать все стороны этой войны. Да и вообще войны, как явления. Сначала это были статьи. Потом они стали рассказами. А потом я прервался почти на десять месяцев. Почему не писал? Не хотел. Говорю вам честно. Но нет ничего хуже незаконченных дел. И эта история заслуживает того, чтобы быть рассказанной. Крайний текст, выложенный в минувшем июне, описывал события февраля 2015. И обрывался на моменте начала второго минского перемирия. Сегодня я расскажу вам то, что происходило после. О том, каким именно это "перемирие" было и является по сей день.

МОГИЛЬНИК


(март 2015)


0. Казарма.

- Командир. Ну, отпусти на Пески.

Командир отрывается от изучения списков личного состава и удивлённо смотрит на меня.

- Ты ж теперь на штабе, Шекспир.

- Со штабом я это как-нибудь решу.

- Решай. Через рапорт.

- Плюс.

Чисто фронтовое слово накрепко впечаталось в лексикон. Равно как и казарменная привычка пить крепкий чёрный чай со сгущёнкой. Ну, когда она есть, разумеется. Каждый раз, как приезжаю домой, первым делом его себе навожу и ничего не могу с собой поделать - хочется. Нехитрое сладкое питьё отмечено как деликатес на уровне рефлекса. А рефлексы здесь вырабатываются быстро. То же и с этим словом. На фронтовом жаргоне оно означает некую общую краткую форму утвердительного ответа: «да», «есть», «принято», «вас понял», «хорошо» - и ещё бесчисленное количество подобных контекстов, собранных в одно короткое, ёмкое слово. Кто-то из наших заметил, что был человек на передовой или нет, сразу можно определить по тому, понимает ли он эту речевую форму. Нет, разумеется, братишка выразился проще, но смысл был именно таков. И ведь действительно: после первых боевых весь отряд, не сговариваясь, заговорил именно так. А многие будут так говорить и после того, как всё закончится. Война навсегда остаётся с человеком. В той или иной форме. И хорошо, если это сладкий чай, а не отсутствующая конечность или полученный в окопах хронический недуг.

Командир кивает и продолжает перекличку. Снова на Пески едут только добровольцы. Снова добровольцами вызываются все, даже находящиеся на больничном, как, например, Аватар, заработавший там хронику по лёгким. Моё собственное больничное заточение истекло вчера. Три недели после выписки из госпиталя меня продолжали никуда не выпускать. Начмед Юлия Владимировна сопротивлялась до последнего – с лёгкими и у меня были проблемы. Вообще-то она меня, мягко говоря, недолюбливает. Вероятно, за постоянные нарушения режима и наплевательское отношение к её стараниям по моему излечению. Что ж, в принципе, могу её понять. Однако больничный истёк и её медицинская магия более надо мной не властна. Впрочем, были обстоятельства и помимо медицины. Пока я лежал в госпитале, Варяг, не особо справляясь о моём мнении на этот счёт, прикомандировал меня к штабу. К отделу пропаганды гвардии. Ну, а кого ж ещё было загонять в эту вновь создаваемую структуру, как ни меня? Так мало того, по началу мне ещё и всучили Чудного в качестве напарника. Но длилась эта «пытка раздолбаем» недолго: через пару недель Чудный отбыл в Питер и больше я его не видел. Не все в этом мире рождены для войны. Ой, не все!

Впрочем, война у каждого своя. У каждого свои причины на ней находиться и далеко не каждый делится ими с окружающими. У кого-то эти причины остаются неизменными с самого начала. У кого-то они меняются под влиянием жизни. Каждый сам для себя решает, за что он воюет. Или за кого.

Построение закончилось. Разминая спину, неторопливо иду через холл в противоположное крыло здания. В свою комнату. Рапорт, значит… Ну, рапорт – так рапорт. Хоть десять. Добиться своего можно всегда. Особенно когда тебе очень надо. А мне очень надо. Иногда фронт – не самое худшее место в мире.

- Шекспир!

Уже подходя к двери, оборачиваюсь. Меня нагоняет Сфинкс, одетый по гражданке.

- Здорово, Серёга.

- Здорово. Слушай, Пашич, я могу у тебя оставить свой матрас? Из дома принёс, а теперь отсюда хрен что вынесешь обратно. Пусть у тебя пока полежит, чтоб ноги не приделали.

- Да не вопрос. Тащи.

Сфинкс кивает и быстро направляется по коридору в сторону своей бывшей комнаты. Он уходит из подразделения. Причём, уходит, громко хлопнув дверью. И в этом нет ничего удивительного: у нас сейчас многие поглядывают в сторону выхода.Обстановку в отряде можно назвать какой угодно, но только не здоровой. Уже больше месяца отряд откровенно изводят: унижают бойцов, придираются к каждой мелочи и демонстративно не платят жалование. Слов нет – все мы не за зарплатой сюда пришли. Лично я как-то без неё обходился почти полгода. Но когда всем вокруг её выдают, а тебе нет – это наводит на очень неприятные мысли. И такая обстановочка сейчас практически во всех бывших и действующих добровольческих подразделениях. Отчасти это даже объяснимо: в Республике начинается создание настоящей регулярной армии и мы в неё явно не вписываемся. Но, чёрт возьми, неужели трудно было просто вести себя по-человечески? Поступать нормально, а не пытаться вытереть ноги об людей, многие из которых за свои короткие жизни уже успели увидеть больше, чем все штабные «полководцы» вместе с их «группами поддержки» в новых органах гражданской власти. С людьми, благодаря которым сама эта власть стала возможна. Хотя, может быть, они просто нас боятся. Не смотря на то, что мы абсолютно лояльны. Боятся на всякий случай. Авансом. Мы пугаем их самой своей психологией. Как минимум потому, что система отношений «командир – бойцы» здесь совсем другая. От той, что есть в обычной армии, она отличается примерно так же, как питьевая вода отличается от технической – вроде бы формула одна и та же, а вот эффект может быть очень разным. Если в обыкновенных вооружённых силах бойцы подчиняются командиру потому, что он выше званием, то в ополчении всё решает его авторитет. Нет авторитета – нет уважения. А нет уважения – нет подчинения. В политологии это назвали бы «системой горизонтальных связей». Которая даже по своему названию идёт вразрез со словом «вертикаль», на которое в стандартной армии просто молятся. Нет, на штыки никто никого не поднимет. Как минимум потому, что сам командир в ополчении никогда не будет вести себя так, чтобы это могло случиться – он прекрасно понимает, где находится. Всё гораздо проще и тривиальней – бойцы просто уйдут, вот и всё. И не факт, что уйдут без оружия. И это не просто взаимоотношения. Ополченец – это тип мышления. Философия. И она, эта философия – не изобретение войны за Донбасс. Она существовала и существует везде, где люди вспоминают о том, что у них есть человеческое достоинство и берутся за оружие, для того, чтобы его отстоять. Так было во Франции времён Парижской Коммуны. Так было в Италии времён Гарибальди. Так было даже в Америке времён войны за независимость. И именно так сейчас в сирийской Курдистане, где местное ополчение оказалось единственной силой, смогшей дать отпор армии живодёров и убийц из ИГИЛ, так похожих на наших местных бандеровцев. Не удивительно, что многие, после перехода в гвардию, наотрез не захотели нашивать гвардейские шевроны и продолжали носить цвета ополчения. Очень многие. Включая меня. Это, несомненно, было одной из причин того, что сейчас творили с бывшими ополченцами. Одной… Но не единственной. Да, всё действительно очень просто. Мы слишком независимые. А ещё мы слишком идейные. Как бы громко это ни звучало, факт остаётся фактом. Подозреваю, что в их глазах «идейность» – это и есть наш главный грех.

Конкретно наши проблемы начались с того дня, как в расположение «Варяга» переехал штаб батальонно-тактической группы. Первое, что произошло после их обустройства на новом месте – у нас на казарме появилась своя собственная «яма». Сфинкс тогда высказался в том смысле, что пришла новая власть и это её символ. Сказал, и через две недели сам туда угодил. За что именно его невзлюбило новое начальство, оставалось для нас загадкой. Официальная же причина его заточения буквально сияла своим незамутнённым идиотизмом: Серёга, якобы, «готовил переворот». Причём, не очень понятно, где именно он его готовил: в батальоне, в Республике, или в далёкой-далёкой галактике. Очевидно было одно – в батальоне начали избавляться от неугодных, причём, теми самыми методами, в знак протеста против которых большинство бойцов пришло в этот батальон воевать. Тогда, когда он ещё не был батальоном. Сфинкса в основном поддерживали. Причём, даже те, с кем у него до этого были трения. Я помогал протаскивать ему еду на подвал, другие (имевшие такую возможность) время от времени тайком выпускали его размяться и подышать относительно свежим воздухом. Было понятно, что от него хотят не просто избавиться, а избавиться всерьёз. Но Сфинкс был далеко не простым мужиком. Просто так сжить его со свету, сгноить на подвале не получилось, и через две недели он вышел. Для того чтобы уволиться из подразделения. За матрас он опасался, видимо, не зря. Пока он сидел на яме, у него отжали часть обмундирования и личное оружие. Чего в нашем отряде не было отродясь. Особенно жаль было ствол – карабин СКС, в который он долго вносил усовершенствования и, фактически, превратил это нехитрое оружие охотников и вневедомственной охраны в бесшумную и довольно дальнобойную снайперскую винтовку. Всё же опыт нескольких войн никуда не исчезает. Можно убрать человека из войны, но войну из человека убрать нельзя. Это я уже успел почувствовать в полной мере.

Сфинкс вернулся быстро. Я, не долго думая, закинул его матрас на шкаф в углу комнаты. И правда, неплохая вещь. Раньше никто бы о таком даже не заморачивался. Но то было раньше.

- А ещё вот это припрячь, если не тяжело.

Сфинкс аккуратно протягивает закрытый пакет. Судя по весу, там БК. Серёга явно не хранил всё в комнате.

- Не вопрос. Моя дверь всегда на замке, так что здесь оно как в сейфе будет.

- Ну, и хорошо. Я где-то через недельку постараюсь это забрать.

- Погоди. – Быстро прикидываю время. – Через неделю может не получиться. Я буду на боевых.

- Чего? – Сфинкс вдруг замирает. – Где?

- На Песках, Серёга, на Песках. На новых позициях.

Сфинкс мрачнеет.

- Пашич… Вот ты меня знаешь с самого начала. Послушай, что я сейчас тебе скажу. Нечего тебе там делать. И пацанам нашим там делать нечего. Нехорошее это место.

Потом некоторое время о чём-то думает и добавляет:

- Во всех смыслах нехорошее. Кроме одного: если ты, конечно, суицид не замыслил. Это позиции отморозков, Шекспир.

Я смотрю в окно. На улице сырой и мрачный мартовский день. И розы на клумбах распустятся ещё очень не скоро.

- Я всё знаю Серёга. Поверь, я хорошо подумал.

Он коротко кивает. Мы поняли друг друга.

После ухода Сфинкса, я запираю дверь и закуриваю прямо в комнате. Я ведь действительно всё знаю… И куда мы на самом деле едем. И что там, скорее всего, будет. Вероятно, во всём отряде об этом знаю только я. Может ещё Варяг. Хотя, здесь у меня, почему-то, уверенности не было.

Так называемый «20-й участок». Обнесённый забором бывший завод непонятного назначения. Явно какой-то режимный объект в не очень далёком советском прошлом. Как и всё там – в этой особенно проклятой части сектора «Пески». Наши уже называли его «Двадцаткой». А ещё «Могильником». Потому, что когда там экстренно строилось укрепление для установки тяжёлых пулемётов, под верхним слоем земли внезапно обнаружилась бетонная крышка огромного саркофага, чем-то напоминавшего чернобыльский. Только вкопанный в землю. Что было под этой крышкой – мы не знали. Но совсем не в этом было дело. «Двадцатка» находилась на вершине длинного полуторакилометрового выступа, врезавшегося в территорию, подконтрольную укропам, как нож. У основания выступа находился «7-й утёс». И эта крепость – всё, что прикрывало позицию с тыла. А с трёх других сторон была пустота. Простреливаемая вдоль и поперёк. Более того, дорога на Могильник шла вдоль «зелёнки». Линии фронта. И в случае атаки отступить оттуда было нельзя. По крайней мере, в светлое время суток. Просто потому, что любое отступление стало бы полуторакилометровым маршем смерти, в котором вместо людей были бы ходячие, орущие и стреляющие мишени в тире. Идеальном тире. Тире их мечты. Но дело было и не в этом тоже…

Именно в этом месте находилась наиболее вероятная точка прорыва 93-й моторизованной бригады хохлов на Донецк. 200 боевых машин. Половина из которых – танки. Личный состав бригады был укомплектован из бывшего добровольческого батальона ОУН. Бандеровцы высшей пробы. И всё это хотело прорваться в город. И всему этому было абсолютно плевать на дурацкие мирные соглашения, в очередной раз навязанные в Минске месяц назад. Официально нашей задачей там было стать передовым заслоном от этой грохочущей гусеницами махины. А неофициально… Нам надо было удержать их боем хотя бы какое-то время. До подхода основных сил. И цена за это «какое-то время» могла быть только одна: мы все. До единого. На войне так бывает. Насколько оправдано это было с чисто военной точки зрения – то мне не ведомо. Равно как и не ведомо, каким образом можно даже то самое «какое-то время» удержать целую танковую бригаду одним взводом штурмовиков, вооружённых стрелковым оружием и усиленных двумя миномётными расчетами. Но об этом решении нам никто не сообщил. Я сам узнал о нём совершенно случайно на штабе: все, кто ехал на «Двадцатку», в случае начала прорыва сразу же списывались в минус. Живыми нас оттуда никто не ждал.

Я докуриваю сигарету и начинаю собираться. Ну, что, поеду я на штаб рапорт писать. Зачем мне это нужно? А вот это уже никого не касается. С судьбой не спорят. С ней воюют.

Сегодня понедельник. 9 марта. Первый рабочий день после международного женского праздника. А ротация в четверг, 12-го. Я всё успею – времени ещё вагон. С Богом, смертнички.


1. ОБЪЕКТ «901»

- Шекс. Ты мне сейчас автоматом глаз выдавишь.

- А ты убери свой глаз с моего автомата. Тогда и он целый будет, и автомат не запачкается.

Фикса тихо матерится в ответ. Ну, а что поделаешь? Когда проектировался армейский «Урал» - в последнюю очередь его гениальные создатели думали о комфорте простых смертных с оружием. И уж меньше всего они думали о том, что будет происходить в его кузове, когда этих простых смертных в полном вооружении в него набьётся тридцать пять душ, плюс миномёты, плюс гранатомёты, плюс ящики с БК и всякие мелочи жизни, вроде запаса продовольствия на несколько дней. Даже сакраментальное сравнение с банкой шпротов здесь было бы вряд ли уместно. Ну, разве что если совместить её с работающей стиральной машиной, так как в этой «банке» ещё и трясло немилосердно. Грузовик уже минут сорок петлял по дороге, изрытой колдобинами самого разного происхождения. Простые ухабы чередовались воронками, оставленными всеми возможными калибрами, бывшими в ходу в этой части мира. Шквальная стрельба здесь закончилась больше месяца назад. Но следы остались. Они вообще останутся здесь очень долго. Даже если огненный ад зимней кампании не повторится. В чём у всех нас были очень серьёзные сомнения.

Асфальт сменялся грунтовкой, а она, в свою очередь, снова сменялась асфальтом. Мы ощущали это по смене амплитуды тряски: раскуроченный асфальт обозначал себя чёткими резкими ударами, а едва просохший грунт напутствовал нас качкой и мелким тремером. Я сижу почти у самого выхода и периодически наблюдаю лунный пейзаж за пределами кузова. Проезжаем через какой-то населённый пункт (я не успеваю прочесть название на лихо пролетевшем мимо дорожном указателе). Вот ведь! До линии фронта всего ничего, а поселение продолжает жить своей жизнью: магазины работают, люди на остановках ждут рейсовых автобусов, а по улицам ходят парочки, причём, в большом количестве – весна, всё-таки. Правда, на местных влюблённых окружающая реальность, всё же, наложила свой отчётливый оттиск. Не было ни одной пары, чтобы в ней кто-то не был в военной форме: или парень, или девушка, ну, или оба. Воюет здесь действительно весь народ.

Посёлок остаётся позади и мы выезжаем в поля. Дорога начинает очень резко петлять. Всё. Мы в сумеречной зоне. Изменились цвета, изменились звуки. Добро пожаловать, парни.

Внезапно разговоры в кузове прекращаются и мы все, как по команде, поворачиваем голову к светлому квадрату выхода. Замедлившийся на грунтовке «Урал» проезжает через кладбище. Длинная полоса могил, вытянувшаяся на обочине между полем и лесополосой. Она проплывает мимо и мы молча смотрим на неё. До войны здесь хоронили умерших жителей того самого посёлка, через который мы проезжали. Их и сейчас здесь хоронят. Правда, главным образом, по ночам. Но за минувшие полгода у этого кладбища появился новый участок. Свежие могилы с табличками и без, как близнецы похожие друг на друга. Ополченцы. Навеки оставшиеся здесь. И среди этих могил в землю вбит высокий флагшток с поднятым знаменем Республики. «Зиарат» - так подобные места называются у мусульман. Святая земля с поднятым флагом священной войны. Те из парней, кто может это сделать, снимают головные уборы. Спите спокойно, пацаны.

Грузовик снова резко заворачивает и мимо нас начинают проплывать внешние укрепления «7-го утёса». Ну, привет. Давно не виделись. Вернее, не так уж и давно, но, как будто, целая вечность прошла. Огибаем крепость и катимся дальше. Туда, где ещё не были.

Лысый выглядывает наружу и вдруг резко отдёргивает голову.

- Твою мать.

Я смотрю в том же направлении и повторяю его фразу в точности. Мимо нас, всего в нескольких сотнях метров, величественно проплывает «зелёнка». И мы очень аккуратно едем вдоль неё, щедро подставляя правый борт линии фронта. Впрочем, сейчас это не особо опасно: укропы появляются здесь с закатом солнца. И не только потому, что они упыри, а ещё и по той причине, что наши «утёсы» и другие пулемётные точки очень сосредоточенно наблюдают за лесополосой. Сейчас, в разгар дня, опасность оттуда могла исходить только одна – мобильные снайперские группы. Эти могли появиться в любое время суток и в любом месте. Нас от них весьма условно прикрывала редкая полоска тополей, высаженных вдоль дороги каким-то добрым самаритянином ещё в советские годы, если судить по размеру деревьев. Но прикрытие это было условным во всех смыслах слова – видны мы были из «зелёнки» как на стрельбище. Мы это прекрасно понимали даже отсюда. И водитель «Урала» вдавил педаль газа до упора, благо, на этом участке дорога пострадала не так сильно.

Сделав крутой вираж, мы, не сбавляя скорости, заезжаем в ворота и за нами немедленно захлопывается установленная на колёсики металлическая створка. Приехали.

Выгружаемся у какого-то длинного одноэтажного производственно-административного здания с выбитыми окнами.

Осматриваюсь. Вокруг меня просторный заводской двор с некогда очень обширными и ухоженными газонами. Территория не маленькая. Асфальт вокруг усыпан битым стеклом, а на краю газона скорбно валяется ржавая простреленная каска советского образца. Удивлённо её рассматриваю.

- Пацаны, откуда такой раритет?

- Да от укров остался. Тут где-то были старые армейские склады длительного хранения, вот они их и раздербанили.

Парни из группы Домового бодро выносят свой скарб и готовятся к погрузке. Наш Урал сейчас увезёт их обратно в Донецк. Своё время здесь они отбыли без особых неприятностей, чего искренне желали и нам.

Вижу Пчёла, стоящего возле ящиков с БК. Подхожу. Мы закуриваем.

- Ты чё такой задумчивый, Андрюха?

- Да будешь тут… - Пчёл сплёвывает и кивает в сторону ящиков. – Вот всё наше богатство, Шекспир. Один «Шмель», одна РПГ-шка и четыре морковки к ней. И воюйте как хотите, пацаны. Ещё гранат отсыпали. Десять штук на всех. Так что не обижайтесь, парни, но выдавать их буду только если очень надо.

Н-да… А что тут ещё скажешь. Пчёл докуривает и идёт принимать дела у Домового. Они с Туманом будут нашими командирами на этой ротации. Туман - старшим, а Пчёл его заместителем. Двое взводных. И всё.

Заношу свои вещи в то самое большое одноэтажное здание. Полевая казарма обустраивалась именно в нём. Целых стёкол действительно не было. В тех комнатах, где жили бойцы, окна были наспех забиты фанерой, впрочем, это не спасало – сквозило из всех щелей и пыхтевшие в каждой комнате самодельные печки-буржуйки не особо улучшали атмосферу. Дверные проёмы завешены одеялами – дверей тоже нет. Куда они делись для нас загадка. Были предположения, что их уволокли укропы, оттеснённые с этой территории не так давно. И как бы смешно это ни звучало, но для таких предположений имелась вполне реальная почва: весь интернет был переполнен кадрами их мародёрства на оккупированных территориях. Дорогие гости из Винницы, Львова и городов поближе тащили всё. То есть, вообще всё, до чего могли дотянуться. Включая двери от сараев, что радостно продемонстрировали в одном из роликов на «ютьюбе». Всё это они грузили и отсылали в родные поселения на запад. Чего совершенно не стеснялись. Ну, так если они не гнушались видавшими виды дверями от сараев, что мешало им польститься на двери из этого заводского корпуса, явно бывшие в куда более хорошем состоянии?

В коридоре меня нагоняет Суржик.

- Шекспир, не располагайся тут. Бери вещи и пошли. Нас поставили на КПП.

- На ворота?

- Ну, да. На передовой пост на всю ротацию.

Пересекаю двор и захожу в помещение КПП – кирпичный двухкомнатный флигель, пристроенный к воротам. Точнее, комнат в нём было не две, а полтары. Вторая комната – это, скорее, сквозной коридор с двумя дверями, одна из которых выходила во двор завода, а вторая наружу, за порядком изъеденный пулями бетонный забор. По сути, в ней наш пост и располагался. Точнее, часть его. Снаружи наши предшественники уже начали возводить импровизированные укрепления: бруствер, составленный из патронных ящиков и мешков с песком. Ни Бог весть что, но хотя бы что-то. Так, по крайней мере, можно будет вести наблюдение за «зелёнкой», будучи минимально защищёнными от того, что может в этой «зелёнке» находиться. Впрочем, бруствер ещё надо было достраивать. Чем, скорее всего, будем заниматься уже мы.

Внутри КПП уже ведёт инструктаж Пчёл. Кроме меня и Суржика на пост заступают Антоха и Ефрейтор.

-…В общем, разбиваетесь по двое, дежурить будете по четыре часа. Задача ваша следить, чтоб днём в «зелёнке» не было чужого движения, а ночью из неё никто к нам не пришёл и по тихому не вырезал всех пацанов. Их ДРГ, если что, полезет именно здесь, через вас. Лучше места не найти. Так что, парни, вы начеку 24 часа в сутки. Спим с автоматами, а ночью даже не разуваемся. Ночью тут самый сенокос. Ваш сектор справа частично закрывает «7-й утёс», а вот слева у вас пустота. Слева только укры, пацаны.

Я аккуратно выглядываю наружу. Именно слева «зелёнка» ближе всего.

- Пчёл, а сколько до «зелёнки» по левому борту?

- Метров восемьдесят, Шекспир. Так что не спим и ходим аккуратно. Вас оттуда из ПМ-а перестрелять можно, ни то, что из снайперки.

Пчёл замолкает и какое-то время молча смотрит куда-то в сторону.

- Короче, так, пацаны. То, чего здесь может произойти, тоже будет через вас. Так что… Наши шайтан-трубы тоже будут все у вас. Ящики у входа с той стороны поставили. Со двора который. А то тут у вас места нет ни хрена. Даже поставить некуда. Вот вам рация.

Пчёл называет нам позывные.

- Запомнили?

Мы киваем.

- Ну, добро. В общем, задачу поняли. Обживайтесь. И главное. – Уже уходя, Пчёл останавливается. – Никакой стрельбы. Обнаруживать себя по минимуму. Мы сидим тихо и никак себя не показываем. Для укропов это место до сих пор непонятно. Они не знают, сколько нас здесь есть и вообще, есть ли кто-нибудь постоянно. Нас тут всего взвод, а их там непонятно сколько. Пока они не знают – они боятся. И не лезут сюда. Вот и пусть боятся дальше. Пока оно так – у нас проблем будет меньше.

Первыми заступаем мы с Антохой. За крайнюю пару месяцев мы сдружились и теперь представляем из себя вполне сработавшуюся боевую двойку. На улице начинает моросить дождь. Что не радует совершенно: на дворе начало марта и температура сразу падает.

- Да, хреново. – Антоха закуривает. – Погода самое то для диверов.

Я киваю. Вспоминаю, как ещё по мирному времени знакомый бывший ВДВ-шник говорил мне о такой погоде, что «разведчик её три года ждёт». Впрочем, для меня это тоже скоро станет вполне актуальным: перед выездом на позиции я сам попросился в ДРГ. Только нашу. Что ж, посмотрим, каков будет ответ. Антоха об этом не знает и не надо.

Распечатываю пачку сигарет «Белое Солнце». Неплохое курево. Из-за расцветки пачки мы называем их «солдатский Camel». Закуриваю, пряча тлеющую часть сигареты в кулаке. Ещё одна привычка, приобретаемая мгновенно – так делается для того, чтоб по этой сигарете тебя не вычислил снайпер.

- А что тут со снайперами, кстати? Парни говорили, что тут какая-то снайперша завелась.

- Ага. – Антоха кивает. – Наши разведосы видели её в оптику. Блондинка, говорят, и бюст как у Памелы Андерсон.

- Ну, ничего себе. Литовская биатлонистка?

- По ходу. А может им и показалось. Ну, мало ли, сколько они тут уже без девок по лесам лазают.

- Сто пудов. Они так скоро пеньки за женский пол принимать начнут.

***

Как и ожидалось, противник появился в «зелёнке» как только стемнело. Мгновенно началась перестрелка между лесополосой и «7-м утёсом». Несколько вражеских пулемётных и миномётных групп обрушили на нашу крепость шквал огня. Утёсы тоже не остались в долгу и ответили встречным свинцовым шквалом. Ночной воздух расчертили огненные трассы. Мы смотрели на это зажигательное представление с расстояния в полтора километра. Вот, значит, как это выглядит со стороны. Да уж, впечатляет. Несколько недель назад мы сами участвовали в этой постановке, когда входили в гарнизон крепости. А крепость даже со стороны выглядела впечатляющей. Я вдруг поймал себя на мысли, что никогда не видел «7-й утёс» снаружи. Тем более, с того его бока, которым он был повёрнут к врагу. А ведь тогда, в январе, враг был там, где сейчас стоим мы. И смотрел на нас точно так же, как мы сейчас смотрим на крепость Лёши Русского. У неё не было ни зубчатых стен, ни крепостных валов, ни грозных сторожевых башен. Более всего снаружи «7-й утёс» походил на огромный курган с возвышающимися над ним то ли мачтами, то ли трубами. Эдакий крейсер «Аврора», стоящий на якоре посреди донецкой степи. Но немыслимым образом, при полном отсутствии внешнего сходства, он всё равно напоминал замок. Грозный и непреступный. Каким он и являлся на самом деле. Замок, который штурмовали каждую ночь. И каждую ночь он давал им отпор. Раз за разом. День за днём. Неделю за неделей. Месяц за месяцем.

Основной гарнизон этого замка не покидал его, каждую ночь развеивая врагов, как туман. И этот замок не зря называлась «утёсом» - враги разбивались об него, как волны о прибрежную скалу.

Впрочем, бой шёл не только здесь. Судя по звукам и вспышкам на горизонте, в эти же минуты враг пытался атаковать «Вольво-центр» и ещё с полдюжины наших форпостов на Песках. И везде с одинаковым успехом. По всему сектору бой шёл по нарастающей. Сначала стрелковое оружие. Потом пулемёты. Потом миномёты. А часа через полтора в ход пошла тяжёлая артиллерия.

- Ого! Шекспир, ну-ка глянь-ка.

Антоха показывает куда-то вверх, в ночное небо. Я перехожу на его сторону наблюдательного пункта и поднимаю голову. Сначала я даже не понял, что я вижу. По чёрному, абсолютно беспросветному небу, затянутому облаками, через которые даже Луна не могла пробиться, медленно и горделиво летела звезда. Она направлялась к вражеским позициям и враги тоже её видели, потому, что уже через секунду с их стороны начало стрелять всё, что только могло это делать.

- Это что такое?

- Звезда смерти. – Даже в темноте я понял, что Антоха довольно улыбается. – Ну, это мы её так называем. Как в «Звёздных войнах». Помнишь?

- Да ясное дело.

Мне вдруг вспомнилось, как я совершенно случайно посмотрел шестой эпизод этой киносаги в 1984 году на английском языке. Он тогда только вышел, и его показывали в Ростове на выставке достижений американского народного хозяйства, которая открылась в тот год и месяц проработала в моём родном городе, отнимая клиентов у лунапарка и зоопарка. Учителя привели нас туда на экскурсию и попытались заставить слушать лекцию двух американок (страшных, как все семь смертных грехов) о каком-то странном американском мужике, недавно собравшем в своём гараже некую чудо-машину. Американки приторно улыбались и тыкали пальцем в стенд со странным логотипом в виде надкусанного яблока. Естественно я моментально ушёл в автономную разведку, очень быстро обнаружив маленький кинозал, двери в который не охраняла ни одна грозная билетёрша. Кинозал был заполнен такими же юными разведчиками из других экскурсий, а на экране шли ОНИ… Я не понял ни слова, но полтора часа просидел, открыв рот. Потом выяснилось, что учителя меня обыскались, но какое это уже имело значение.

Трясу головой, отгоняя воспоминания.

- Так что это за пепелац над нами летает?

- Ну, не над нами, а над ними. И слава Богу. Сейчас всё закончится. Можно уже даже и по чаю выпить. – Антоха умиротворённо закуривает. – Это боевой дрон. Он к одной из наших артиллерийских систем идёт в комплекте. Занимается наведением огня. А «звездой смерти» его называют потому, что как только он появляется, к укропам сразу же большой и толстый песец прибегает. Видишь, как они запрыгали. И у них есть причина.

Причина действительно была. Через несколько минут горизонт расцвёл всеми цветами радуги. Где-то там, в районе «Вольво-центра», земля вдруг встала дыбом и перемешалась с ночным небом. Табуретка подо мной отчётливо подпрыгнула. Ещё через минуту то же самое произошло по направлению другого форпоста. И ещё. И ещё. И ещё… А потом всё стихло.

- Вот примерно так, брат Шекспир. Ну, так что, мы чай пьём?

***

Утром выяснилось, что после нашей пересменки дождь, едва ощутимо моросивший с вечера, зарядил со всей пролетарской ненавистью и земля, едва подсохшая после недели солнечной погоды, превратилась в болото. Ну, что ж, у всего были плюсы. У нашего передового поста в том числе. Мы, по крайней мере, были под крышей, и вокруг нас был, в основном, асфальт. А вот парням на «утёсе» и на «глазах» (удалённом наблюдательном посту с другой стороны «Двадцатки») сейчас было явно не сладко.

Ближе к полудню из Донецка приехал Варяг. Он как обычно привёз продовольствие и сигареты. С куревом в отряде вообще, в последнее время, был ощутимый дефицит. Финансирование окончательно перекрыли и мы крутились как могли. Сигареты уже начали выдавать на посту дневального под роспись и по одной пачке на двое суток. Мы ухитрялись растягивать, выкуривая за один раз не по одной сигарете, а по половинке, но помогало это слабо. Бойцы ходили нервные и дёрганые. Однако на боевые курево, всё же, должны были выделять в необходимом количестве. Теоретически. Но жизнь, как всегда, ярко демонстрировала тот факт, что теория и практика не всегда идут рука об руку.

Суржик угрюмо закрывал ворота. Подхожу к нему.

- А доброй ли была ваша ночь, пан Суржик?

- Вашими молитвами, пан Шекспир? Ну, а вас не терзали тяжкие думы о вечном?

- О, ещё как терзали! К примеру, мысли о глубоком философском естестве русского мата. Вдумайтесь, мой учёный брат: в русском мате ведь всего лишь одиннадцать слов – девять существительных и два глагола. А производные от этих волшебных терминов и их комбинации тянут на библиотеку размером с полное собрание сочинений Владимира Ильича Ленина. Что не удивительно, ведь эти слова универсальны и с их помощью можно сформулировать любую мысль. Вот, к примеру…

Я выдаю фразу, состоящую практически полностью из разных вариаций одного и того же слова, стоящего на первом месте в списки из одиннадцати терминов, упомянутом ранее. Суржика сгибает пополам от смеха.

- Вот! Одно слово, а какая глубокая мысль.

- Шекспир, ну ты даёшь!

- Стараемся.

Повеселить парней никогда не вредно. Особенно сейчас. Первые сутки на боевых – это всегда жёсткая депрессия. Психика переключается на новый режим реальности. Но делает она это не сразу. Человек – он же всё-таки не машина. Это потом становится легко и где-то даже весело. Но первые сутки – это всегда очень жёсткая вещь.

Получаю суточную дозу сигарет, тушёнки и хлеба для всего поста и возвращаюсь обратно. На входе во флигель рация, пристёгнутая к разгрузке, оживает.

- «База» «Второму»… «База» «Второму»…

Отжимаю тангенту.

- «База»…

В трескучем эфире звучит голос Пчёла.

- «Седьмой» сообщил, что в «зелёнке» снайпер. Вы там аккуратно, на бруствер не вылезайте.

- Плюс.

Вешаю рацию обратно. Мы-то не вылезем. Мы уже учёные. Но тут кроме нас потенциальных «рябчиков» достаточно. Выглядываю во двор и вижу Варяга. Тот стоит возле машины и о чём-то весело трепется с Кузей и Сержантом. Видать, последними донецкими новостями делится. А ведь он сейчас назад поедет. Дольше, чем на полчаса он здесь не задерживается.

- Антоха, прими рацию. Я сейчас.

Подхожу к Варягу, отвожу его в сторону и тихо сообщаю:

- Саня, на дороге снайпер. Обратно ехай осторожно.

Варяг смотрит на меня тем неповторимым взглядом, который бывает у интеллигентного ученика музыкальной школы по классу скрипки в тот неловкий момент, когда из переулка на него внезапно выкатывается толпа нетрезвых представителей пролетариата. Ничего не отвечает, но смысл сказанного он явно осознал.

Возвращаюсь на пост. Антоха сидит у стены и как-то странно сосредоточенно листает засаленную общую тетрадь. На вид очень старую. Её, вероятно, принёс Ефрейтор сегодня утром вместе с дровами для буржуйки. Предназначалась она, явно, на растопку этой самой буржуйки и других вариантов здесь не предвиделось. Но Антоху она, от чего-то, заинтересовала. Причём, до крайней степени.

Антоха ловит мой взгляд и передаёт тетрадь мне.

- Ты посмотри на это, Шекспир.

Принимаю тетрадь и читаю на обложке практически полностью выцветший заголовок: «Журнал охраны объекта 901». А ниже большими жирными буквами выведено: «ДСП». Для служебного пользования, значит. Открываю тетрадь и читаю: «Смену принял: замечаний нет. За время дежурства происшествий не было. Могильник осмотрен: замечаний нет, выбросов нет. Уровень загрязнения в норме».

- Чего?

- Ага. Представляешь? А теперь вот это почитай. Здесь вообще угар.

Протягивает мне вторую тетрадь. Выглядящую раза в три старше. Ещё один журнал, заголовок которого перестал читаться, судя по виду, не меньше десятилетия назад. Открываю с конца и смотрю на последнюю дату: 1989 год. Запись состоит наполовину из непонятных мне цифровых индексов: «08.03.1989… Боеприпасы на утилизацию: … Доставка: … Токсичность: … Режим хранения: … Закладка в саркофаг: …».

Смотрю на Антоху тем же взглядом, каким за десять минут до этого на меня смотрел Варяг.

- Антоха, на чём мы тут стоим?

- Да тут вариантов два: или химия, или радиация. Как-то больше ничего в голову не приходит.

- Хм… А что из этого лучше, интересно?

Вопрос повисает в воздухе. Не сговариваясь, оба молча закуриваем.

- Вот отрастут у нас хвосты после того, как вернёмся, тогда и поймём, что лучше.

Антоха задумчиво почесал активно зарастающую скулу.

- Слушай… Здесь ведь до войны охраны было больше, чем в Кремле. Я тут погулял, посмотрел. Территория тут не маленькая, но на ней деревья, огороды, каналы всякие искусственного происхождения. И ничего. Только забор бетонный. Ну, не огороды же они здесь так охраняли? В общем, на поверхности здесь, похоже, только заводоуправление и какие-то вспомогательные цеха. Ну, мастерские, лаборатории, прочая чушь. А что под землёй… Есть пара входов куда-то вниз, но они залиты бетоном. Причём, капитально. Что под нами – это только Богу ведомо. По ходу, это место ещё веселее, чем наш старый, добрый «7-й утёс».

- Мило.

Сбиваю пепел и снова пролистываю второй журнал. Индексы, индексы, индексы. Ничего, кроме них.

- Мне вот интересно. А если сюда прилетит что-нибудь серьёзное? Та же «Точка У». Ведь они здесь падали, было дело. Причём, не далеко. Нам Лёша Русский кратер показывал. Так вот если оно по этому саркофагу впечатает – что будет?

- А это, смотря, куда ветер подует, после того, как оно прилетит. Надеюсь, что по укропам.

Снаружи хлопают ворота и слышится отчаянный визг покрышек. Варяг уезжает обратно в Донецк и делает это по ускоренной программе, выжимая из машины всё, что можно из неё выжать. Ну, да. Чем быстрее ты едешь, тем труднее по тебе прицелиться.

- У тех зданий, что на поверхности, даже подвалов нет. То есть укрыться здесь негде. Это я тоже посмотрел. – Антоха выбрасывает сигарету вслед уезжающему автомобилю.

- Слушай, ну так это полный капец, если вдруг начнётся по-серьёзному. Один нормальный миномётный залп и всё. В заводоуправлении стены тонкие. Хрен от чего спасут, разве что от ветра.

- Так и я тебе о том же. Позиции у нас – просто блеск. Увидеть бы того штабного гения, который их выбирал. Небось, тупо пальцем в карту ткнул и привет. Я тебе больше того скажу: поговаривают, что у Серёги Сфинкса проблемы начались из-за того, что он против был, чтоб нас сюда ставили. Он же у нас тут единственный боевой офицер в подразделении остался. Тот, который старой школы. Так вот, против он был. Причём, довольно круто.

- Настолько круто, чтоб попасть на подвал.

- По ходу.

В «зелёнке» вдруг начинает работать пулемёт. Мы оба мгновенно приседаем и, под прикрытием мешков, выдвигаемся на бруствер. Снайпер снайпером, а боевая позиция у нас здесь.

- Они что, охренели? Час дня.

Снимаю автомат с предохранителя. Мало ли, что им сейчас в голову взбрести может. Звучит новая очередь. В метре над нашими головами мерзко свистят пули. Для того чтобы через мгновение с хрустом отколоть несколько кусков бетонного забора слева. ПК. На излёте. Однако их пулемётная команда бьёт во все стороны. Интересно, зачем.

«7-й утёс» оживляется и бьёт по стреляющему сектору длинной душевной очередью. Укропский пулемёт смолкает. Вряд ли, конечно, в них вот так, с первого раза попали (такие чудеса, разумеется, случаются, но редко). Скорее всего, они просто смылись. Хотя, кто его знает. Может нашему братишке, стоящему за гашеткой «Утёса», и довелось сейчас добавить себе ещё одну звёздочку на фюзеляже.

***

Третья ночь была на удивление спокойной. В том смысле, что началось всё как обычно, но закончилось в несколько раз быстрее. «Звезда смерти» появилась снова. Увидев её, мы даже начали тихо напевать марш имперских штурмовиков из «Звёздных воин»: «Пам пам пам пам-па-бам пам-пабам! Пам пам пам пам-па-бам пам-пабам!». Наших ожиданий боевой дрон не обманул и, повторив вчерашнее светопреставление с точностью до миллиметра, чинно и важно удалился восвояси.

- А расслабляться всё-таки не стоит. Пока на «7-й утёс» накат идёт, они к нам могут подобраться.

Антоха поднимается и, пригнувшись, уходит на бруствер. Обзор оттуда лучше, чем с основного наблюдательного пункта. По крайней мере, на тот сектор, что интересует нас. Потому мы периодически выходим туда по очереди. Потом возвращаемся, чтобы отогреться. Мартовские ночи далеко не летние.

Я тоже поднимаюсь и иду в соседнюю комнату. Пацаны спят. Я открываю дверь – помещение надо проветрить. Наша самопальная буржуйка хороша всем, кроме одного: дым из неё чаще идёт внутрь, чем наружу. И мы периодически проветриваем комнату, чтоб отдыхающие парни не угорели. Они тоже так делают, когда спим мы. Завтра утром Ефрейтор собирается загерметизировать её асбестовым полотном, найденным где-то в местных закромах. Говорят, от асбеста бывает рак. Ну, может, у американцев он и бывает. А в нашей крови, по слухам, даже вирусы СПИДа дохнут.

Буржуйка почти погасла. Подбрасываю дров, а потом, подумав, накидываю сверху несколько «макаронин» снарядного пороха. Непонятно почему, но он разбросан здесь горами. Его серо-коричневые «хворостины» - основное средство растопки печей. Работающее гораздо лучше, чем мятая бумага. Разумеется, делать это нам запрещают. Но в армии, как и на гражданке – виновен не тот, кто виновен, а тот, кто попался.

Ставлю на печку алюминиевую чашку с водой. Пусть подогреется. Чаю попьём, а то как-то совсем холодно, да ещё и сыро – дождь оказался упорным, как ополченец. Отступать он не желал вообще.

- Шекспир.

Антоха шёпотом зовёт на бруствер.

- Движение в «зелёнке».

Разумеется, само движение в такой темноте увидеть практически нереально. Но имеются и иные побочные признаки, по которым можно определить, что оно есть. И я уже сам их вижу. В «зелёнке» в пятистах метрах от нас, то вспыхивает, то гаснет маленький, едва различимый красный огонёк. И мы уже прекрасно знаем, что это такое.

ПНВ. Прибор ночного видения. А в нашем просторечии – «ночник». Не смотря на все разговоры о нищете укропской армии, некоторые её подразделения оснащены были не хорошо, а очень хорошо. И в первую очередь касалось это бывшего «Правого сектора» и «тербатов» – так называемых «батальонов территориальной обороны». Добровольческих бандеровских банд, щедро спонсировавшихся местными олигархами, желавшими задавить Донбасс любой ценой. У них было всё: от качественной снаряги, до технологических изысков, например, оснащённых ПНВ прицелов для снайперских винтовок. Всё, кроме боевого духа. Их доблесть, в основном, распространялась на гражданское население и пленных. Хотя, в целом, они были, конечно, посмелее обычных украинских армейцев, которые вообще не понимали, что они здесь делают. Да и недолюбливали они друг друга. За три дня мы уже дважды слышали перестрелки между «правосеками» и ВСУ. Что они там между собой делили, нам было не ведомо, но мы от души желали успехов обеим сторонам со всей их артиллерией и приборами ночного видения… Вот только у нас самих таких приборов не было. И фиксировать движение в «зелёнке» приходилось по второстепенным признакам. Которые периодически, что называется, «вводили во грех». В первую ночь здесь мы испытали целый комплекс «приятных ощущений» после того, как буквально метрах в ста от нас, в непроглядно чёрном ночном поле вдруг вспыхнули два красных огонька. В первый момент мы уже решили, что какие-то неведомые супердиверсанты смогли незаметно подобраться так близко и теперь выцеливают нас из снайперских винтовок, оснащённых теми самыми ПНВ. Но когда огоньки буквально сразу начали перемещаться, до нас дошло, что перед нами лиса. Та самая, сказочная хулиганка и расхитительница курятников. И такие вот местные зверушки были большой проблемой, потому, что их глаза за ПНВ принимали далеко не мы одни. Из-за слишком большого сходства так ошибались даже очень опытные бойцы с несколькими войнами за плечами. А зверушкам всего лишь хотелось есть. Местные лисы по ночам очень любили пробираться к нам на базы, чтобы поорудовать на свалках. Остатки тушёнки они очень уважали.

Но на сей раз перед нами была не лиса.

- Что-то они оживились, Шекспир. Вторую ночь уже так шныряют. Не нравится мне это.

- Ага… - До боли в глазах всматриваюсь в темноту. – И, заметь, ничего не делают. Только ходят и высматривают.

- Внимательно высматривают. Сдаётся мне, тот пулемётчик не просто так по нам шмальнул. На зуб попробовать пытаются, гады. Реакции ждут. Прощупывают аккуратно.

- Тоже заметил. И с каждым днём всё активней.

Возвращаемся обратно на пост. Движение прекратилось. Ушли. Буржуйка в соседней комнате раскачегаривалась медленно и вода в кружке только закипела. Завариваем чашку на двоих. И сигарету тоже закуриваем на двоих. Вчера нам ничего не привезли и мы добиваем запасы. Делать это стараемся медленно, но всё равно, если утром ничего не придумаем – останемся без табака.

- Мне вот интересно, как мы всё это разруливать будем, если они не просто так здесь разведку ведут?

Антоха аккуратно отхлёбывает чай, стараясь не получить ожог. Армейская алюминиевая кружка – это, наверное, самое неоднозначное военное изобретение из всех. С одной стороны, незаменима. А с другой – изобретателя хочется убить. Он сам-то пытался с ней иметь дело, когда она горячая?

Я молчу. Антоха передаёт мне кружку и продолжает.

- Вот смотри. Нас здесь тридцать пять человек. У нас кроме автоматов и пары гранатомётов, один из которых одноразовый, нет вообще ни хрена. Ну, дали миномётчиков в усиление. Но это если пехота пойдёт. А если танки? Миномёты по танкам – это вообще цирк. Было б, хотя бы, укрепление нормальное, так нет. Они этого забора даже не заметят. И как их тормозить?

- Да не понимаю я, Антоха. Но я одно знаю – нам с этой позиции сходить нельзя. Как угодно, что угодно, но мы этих гадов удержать должны, если полезут. Или, хотя бы, задержать. На сколько сможем – на столько и должны.

Антоха мрачно кивает.

- Без вариантов, Шекс. Вез вариантов… Здесь такое место поганое – если сразу прорвутся, очень много бед наделают. А прорваться могут далеко. Может даже до Донецка. Хреново, что с настоящим боевым опытом здесь народу не так много. Если не я один.

- Слушай, давно хочу спросить: а где ты повоевать успел? Мы, вроде, ровесники с тобой. В Чечне, что ли?

- Нет, не в Чечне. Но тоже с год по горам лазал. В 90-е ещё.

- Так, а где?

Антоха говорит и где воевал, и чем там конкретно занимался. Присвистываю.

- От то ж. Только, Шекспир… Ты если будешь когда-нибудь писать об этом – подробностей не озвучивай.

- Не вопрос. А почему?

- Да ну его к лешему. Я ж туда по контракту ездил, завербовался официально, через военкомат. А потом, когда вернулся, и поинтересовался по поводу своих денег, в том самом военкомате мне сказали, мол, вали отсюда, а то за наёмничество привлечём. Представь. Вот, как-то, и не хочу этот вопрос поднимать.

- Ну, ничего себе. А как это, вообще, возможно?

- Да вот такая замечательная была страна Укропия.

Моя очередь выходить на бруствер. Возвращаюсь быстро – никакого движения в «зелёнке» нет. Антоха уже снова поставил греться опустевшую алюминиевую чашку. Буржуйка горит огнём, так что на этот рас разогреется вода быстро.

Через полчаса нам уже пора было меняться. А спать, отчего-то, вообще не хотелось.

- Жалко здесь музыку не послушаешь.

- Ну, Антоха, ты размечтался. Тут электричества уже почти год нет.

- Да я знаю. Всё равно без музыки воевать стрёмно.

- Согласен. Так а чего бы ты послушал к примеру?

- А ты знаешь… Розенбаума. Вот, почему-то, хочется.

- Да ладно! Тебе Розенбаум нравится? А какая песня?

- «Камикадзе», Шекспир… «Камикадзе».

Он замолкает, смотрит куда-то в сторону и вдруг начинает тихо петь.

- «Я по совести указу
Записался в камикадзе.
С полной бомбовой загрузкой лечу.
В баках топлива до цели,
Ну, а цель, она в прицеле,
И я взять её сегодня хочу.
Рвутся нервы на пределе.
Погибать - так за идею.
И вхожу я в свой последний вираж.
А те, которые на цели,
Глядя в высь, оцепенели,
Знают, чем грозит им мой пилотаж!..».

Я вдруг понимаю, что вокруг абсолютная тишина. Здесь вообще тихо. Очень тихо. Всегда. Нет ни птиц, ни зверей. Даже лисы – и те отсюда уйдут после того, как мыши, которыми они питаются, доедят брошенный урожай на полях и тоже откочуют в поисках лучшей жизни. И в этой тишине песню, казалось, было слышно за многие километры. Или не в тишине дело? Не знаю…

- «…Парашют оставлен дома,
На траве аэродрома.
Даже если захочу - не свернуть.
Облака перевернулись,
И на лбу все жилы вздулись,
И сдавило перегрузками грудь.
От снарядов в небе тесно,
И я пикирую отвесно,
Исключительно красиво иду.
Три секунды жить осталось,
И не важно, что так мало,
Зацветут ещё мои деревья в саду!..».

Темнота вокруг продолжает сгущаться. Не понимаю, как такое вообще возможно – когда нет ни единого источника света на многие километры вокруг. Будь мы в тайге или в каких-нибудь тропических джунглях – всё было бы ясно. Но здесь ведь люди. И довольно много, если разобраться. Просто они взяли и сами погасили свет. И им, казалось, вторила сама природа, закрыв облаками звёзды и набросив тёмное покрывало на Луну. Ничто не нарушало этого спокойствия, кроме тихо звучавшей песни…

- «…Не добраться им до порта,
Вот и всё. Касаюсь борта,
И в расширенных зрачках отражен
Весь мой долгий путь до цели,
Той, которая в прицеле.
Мне взрываться за других есть резон.
Есть резон своим полетом
Вынуть душу из кого-то,
И в кого-то свою душу вложить.
Есть резон дойти до цели,
Той, которая в прицеле,
Да потому что остальным надо жить!..».

Я, как-то неожиданно сам для себя, вдруг представил цветущую сакуру, за которую полетел умирать этот парень из песни. И не одну. Большие сады, переполненные снежно-белыми цветами с едва заметным розовым отливом. Только, почему-то, не в Японии, а в Донецке. А ведь я никогда не видел, как она здесь цветёт. Просто ни разу не был здесь в это время года. Когда же это будет? Месяца через полтора, наверное. Весна окончательно возьмёт верх, ледяные дожди сперва станут тёплыми, а потом и вовсе прекратятся. Земля проснётся и выпустит на волю зелёные стрелы травы. Вот тогда это и произойдёт. Сакура… Что бы ни произошло здесь и сейчас, она, чёрт возьми, обязательно зацветёт. И плевать на то, увижу я это или нет, плевать, какую цену придётся за это заплатить – она будет цвести.


2. ЛИТОВСКАЯ БИАТЛОНИСТКА

Утро выдалось солнечным. Дождь, изводивший нас три дня, наконец прекратился и на улице стало даже жарко. Не иначе к вечеру всё просохнет.

Включаю телефон. Я делаю это раз в сутки. Заряжать его здесь негде, сигнал в основном отсутствует напрочь, а включённые трубки ещё и отлично пеленгуются. Но раз в день, на всякий случай, я всё же включаю мобильник: мало ли, вдруг сигнал появится. Это редко, но случалось. Практически сразу слышу сигнал sms-ки. Удивлённо смотрю на дисплей. Ну, надо же, аж два деления. Что-то в лесу скончалось. Вижу, от кого сообщение, и быстро его открываю: «Как ты? Напиши. Переживаю очень». На минуту задумываюсь. Потом всё-таки начинаю набирать ответ. Поздно – сигнал ушёл так же внезапно, как появился. Дисплей невозмутимо проинформировал меня, что сети нет. Отключаю устройство и выхожу наружу…

Мама родная! А это что за митинг? Метрах в пятнадцати от меня стоит толпа в пару десятков человек и что-то весело обсуждает. Причина оказывается и вправду жизнеутверждающей: на нашей базе торжественно открыли сортир. Произошло это торжественно, с перерезанием неизвестно откуда взявшейся красной ленточки. А тем, кто услышав об этом, замрёт в недоумении, могу сказать только одно: что вы понимаете в военно-полевом юморе? Новоявленный сортир в прошлой жизни был заводской авторемонтной мастерской, со всеми благами цивилизации в виде ремонтных ям. Вот как раз они сейчас и поменяли назначение. На самом деле, событие было действительно во всех отношениях радостным. Капитальное здание с толстыми кирпичными стенами практически гарантировало то, что боец, зашедший туда по насущной необходимости, не падёт смертью храбрых в самый негероический момент. И этот вопрос был в самом деле насущным. Он обсуждался, по нему шли горячие споры и эмоциональные дискуссии. А одной из самых популярных шуток было: «Пойти по нужде в лесополосу». С её помощью бойцы беззлобно подкалывали друг друга и жестоко стебали штабных лоботрясов, заезжавших в гости. Штабные (как и вся прочая тыловая живность) принимали это за чистую монету, но понять сию шутку мог только тот, кто действительно находился здесь на боевых. Только одному из нас под силу было оценить всю абсурдность этого предложения. Во-первых, лесополоса находилась за пределами периметра и ни один боец в здравом уме и трезвом рассудке никогда не пошёл бы осваивать её по любой причине, включая и эту тоже. Во-вторых, мин, растяжек и прочих радостей жизни там хватило бы на десять ротаций таких, как мы. А, в третьих, лесополоса являлась линией фронта. И всерьёз представить себе поход туда по столь незамысловатому поводу можно было только под воздействием веществ, расширяющих сознания и сокращающих бытие.

Во флигеле Суржик передаёт пост Антохе. Захожу в комнату за автоматом. В комнате Ефрейтор внимательно рассматривает себя в зеркало.

- Скажи мне, Шекспир, я на бомжа не сильно похож?

- Братское сердце, ты похож не на бомжа. Ты похож на сепара.

Ефрейтор удивлённо смотрит на меня, но потом до него доходит и настроение у него явно улучшается. После четырёх дней проживания в комнате с буржуйкой, коптящей вовнутрь, мы действительно медленно, но верно начинаем походить на «страшных сепаров» из украинских СМИ. Скоро для полноты картины нам будет не хватать только шапки-ушанки и злого медведя на цепи. Интересно, а я сам как выгляжу? Смотрю в зеркало. Твою дивизию. На меня смотрит какой-то арабский террорист, минимально знакомый и довольно угрожающий. Ну, прямо чеченский боевик. Что и говорить: печная сажа весьма ощутимо меняет цвет лица. Ещё и борода выросла. Самая натуральная. Оставить её, что ли? Потом, когда вернусь с боевых. Ладно, сначала вернёмся, потом посмотрим.

- А это для полноты образа!

Оборачиваюсь. Улыбающийся Ефрейтор держит в руках топор.

- Ну, я же «злой сепар», «ватник» и всё такое. Надо соответствовать ожиданиям. Страшный русский с топором!

- Ну, ты даёшь, Алоизич.

Смеюсь. «Алоизичем» мы называем Ефрейтора из-за его позывного. Ну, просто я как-то раз вспомнил про одного немецкого ефрейтора, который неплохо продвинулся в жизни. С тех пор к нему это и прилепилось. Он не обижался.

Заступаем. Минут через десять в гости заходит Пчёл.

- Ну, рассказывайте, как ночь прошла. Что там происходит, и что вы сами думаете, вообще.

Пчёл хмурый. Улыбчивостью он и до этого особо не отличался, а сейчас и вовсе мрачный, как туча. Говорит мало, в основном слушает. Очень внимательно.

- Пчёл, они наращивают активность. Каждую ночь по «зелёнке» шныряют, причём, всё гуще и гуще. Но ничего не предпринимают. Только смотрят. То с одного бока зайдут, то с другого. И ещё. – Антоха вздыхает. – Они как-то уж очень явно нас не трогают. Бьют везде: но «утёсу», по «православным». Но не здесь. Как бы так не получилось, что хотят они именно того, чтоб мы тут расслабились. Не очень это приятно. Холодок по загривку.

- Я о том же, пацаны. – Пчёл достаёт из кармана две пачки сигарет и отдаёт нам. – Вот ваше курево на сутки.

Сигареты «2222». Жуткая дрянь, у которой вместо фильтра пустой мундштук. Но здесь и она за счастье, так что принимаем с благодарностью.

- Ещё такое, Пчёл. – Смотрю на него в упор. – У этих гадов и ночники, и все понты. А у нас даже бинокля нет. Слушай, ну, хотя бы, бинокль нам выдай, что ли. А то совсем уже Средневековье какое-то.

- Ладно, выдам.

Оборачивается к Антохе.

- Пошли, покажешь, где они сегодня лазали.

Они выходят на бруствер, я остаюсь внутри. Кто-то должен оставаться на КПП всегда. Хоть сейчас у него значение и весьма символическое. А погода роскошная. Вернутся – тоже на бруствер выйду, покурю на свежем воздухе. Заодно и за «зелёнкой» присмотрю.

Возвращаются они быстро. Я подхватываю автомат и выхожу на укрепление. А сигареты-то я внутри оставил. Задумался, что-то. Резко оборачиваюсь назад…

Этот свист нельзя спутать ни с чем. Тихий, пронзительный визг трения заострённого куска металла о воздух. Он ни с чем не сравним. Особенно когда звучит всего в паре сантиметров от твоего уха. То, что происходит дальше, я даже не особо запоминаю. Словно это происходит независимо от меня на каком-то странном автопилоте. Видимо, в такие моменты мозг мгновенно переключается в режим «drive» и действует сам по себе, не особо интересуясь мнением сознания. Всё умещается в какие-то немыслимые доли секунды: я резко ныряю за бруствер, и одним ныряющим прыжком забрасываю себя внутрь КПП.

- Снайпер!

Пчёл и Антоха отскакивают от входа.

Он стрелял не из «зелёнки». Точнее, не из той её части, что была нашим сектором наблюдения. Он бил издалека. Оттуда, куда дальше уходила дорога, по которой мы приехали на армейском «Урале». Из-за «мёртвой зоны». С высокого и длинного бугра.

Или это был не «он»? Или это была «она»?

- Литовская биатлонистка, мать её! – Антоха громко и многоярусно матерится.

- Хорошо стреляет, зараза… - Перевожу дыхание. – Почти срубила. С такого-то расстояния. Там же не меньше километра, блин. Ещё и ветер.

Пчёл по рации приводит базу в боевую готовность.

- «Второй» всем. У нас «кукушка».

Этим словом в нашей армии обозначают вражеского снайпера со времён финской войны. Всем оно понятно без дополнительных пояснений.

В рации звучит голос Тумана.

- «Первый» всем. Ответный огонь не открывать. Соблюдаем режим маскировки. Повторяю: соблюдаем режим маскировки.

Выдыхаю. Туман абсолютно прав. Они снова пытаются пробовать нас на зуб. Наносить мелкие уколы и смотреть на реакцию. Они по-прежнему не знают, кто мы и сколько нас. И не открыть ответный огонь в такой ситуации – значит обескуражить врага. Оставить его ни с чем. И даже напугать. Потому, что такие крепкие нервы, чаще всего, бывают у очень серьёзных и очень профессиональных ребят.

Ну, что ж… Будем серьёзными и профессиональными ребятами, господа ополченцы.

***

После пересменки иду умываться. Воды здесь нет, она такой же дефицит, как сигареты, её привозят в пластиковых бутылях из Донецка вместе с продовольствием и на гигиенические цели её никто не тратит. Но я терпеть уже не могу: хотя глаза промою, а то печёт их уже немилосердно.

Возвращаюсь обратно и застаю странную картину: Антоха вышел за бруствер и разбрасывает по дороге битое стекло. И это ещё не всё. Посреди дороги стоит странная конструкция, бывшая когда-то большим стендом для стенгазет, а к ней в хаотическом порядке примотаны тряпки всех размеров, цветов и мастей.

- Эээ… Это чего, парни?

- А это, Шекспир, новейшая высокотехнологичная противоснайперская защита «Made in ДНР»! – Антоха собой явно доволен.

- Брат, ты гонишь?

- Ничего подобного! Смотри: стекло на дороге будет бликовать и слепить нашу белобрысую сучку. А вот эта хрень просто и элементарно осложняет ей обзор. С той точки теперь сюда хрен выстрелишь. А новую хорошую точку ей найти будет не так уж и просто. Это старая ботва, её ещё в Афгане придумали. Выглядит по-идиотски, но работает, ты будешь смеяться.

- Шекс.

Ко мне подходит Суржик. Что-то протягивает.

- Это, случайно, не твоё?

У него на ладони лежит пуля калибра 7,62. Ближе к основанию вижу чёрные диагональные насечки. Как чёткие отпечатки пальцев. СВД… Снайперская винтовка Драгунова. Лучший друг всех кукушек в этой части света.

- Да, похоже, что моё. Где взял?

- На дороге нашёл. Она на излёте была, недалеко улетела.

- Спасибо, братанчик.

Рассматриваю пулю. Ну, вот она какая, смерть моя. Пусть лучше в кармане лежит. Там ей самое место.

- Машина на дороге. – Ефрейтор сообщает по рации о гостях и идёт открывать ворота.

Через пару минут на территорию вкатывается «копейка», внутри которой народу явно больше, чем было предусмотрено конструкцией и правилами дорожного движения. Впрочем, последнего живого гаишника в этих местах видели почти уже год назад. Как и все другие атрибуты мирной жизни. Не важно, хорошие или плохие. Я улыбаюсь – это машина Гоги.

Друг мой уже пару месяцев как был переведён в штаб, где трудился в отделе картографии. Однако наличие личного транспорта, дармового бензина и неугомонного характера не давало ему спокойно там акклиматизироваться и войти в ритм жизни «тыловой крысы». Наоборот, Гоги периодически тянуло сюда, на Пески. Беззастенчиво пользуясь служебным положением, он всё время ездил то на «7-й утёс», в гости к Лёше Русскому, то к нам, на «Двадцатку». В последнее время он крепко подружился с нашими ДРГ-шниками (группой Хукера и Круза), которых и привёз сейчас из Донецка.

- Ааа, Шекспир, здравствуй, дорогой!

- Гагик, барев дзез! Инч эс?

- Ара, лавэм! Слушай. Говорят, у тебя второй день рождения сегодня?

- Ты откуда знаешь?

Вопрос был вполне риторический: Гоги знал всё и всегда. Как ему это удавалось – знали только сам Гоги и Всевышний Господь.

- Вот людям тоже интересно: откуда стреляли, как стреляли.

Пожимаю руку Крузу. В двух словах излагаю ситуацию.

- Понятно.

Круз (крупный парень лет тридцати) оглаживает модно подстриженную бороду.

- Ты хотел пойти с нами. Ну, вот тебе и повод. Завтра нанесём визит твоей подружке. Выйдем часов в одиннадцать.

- Плюс.

- Это ты правильно, брат Шекспир. Как я тебя понимаю. – Гоги за малым что не пританцовывает. Здесь ему нравится явно больше, чем в штабе. - Я сам хочу со штабной работы валить. Люблю, чтоб кровь играла. Живым себя чувствовать! А там тухляк один, в штабе этом. Вот с Хукером договорюсь и тоже в ДРГ подамся. Кстати, я завтра тоже с вами выйду. Не тебе же одному всё веселье!

Я ничего не отвечаю. Да, Гагик. У всех очень разные причины находиться здесь. И очень разные причины уходить туда, куда мы уходим завтра. Кто-то отправляется в это путешествие, чтобы почувствовать себя живым. А кто-то, чтобы поговорить с Богом. Он ведь здесь гораздо лучше слышит. Ну, что ж. Как говорится, Аминь.

Павел Раста